ехал. Алексис служил католическим пастором и ничего не сообщил прямо во время своей просьбы, но Андрис догадался сам.
— Алексис умирает, Илзе, — пояснил Андрис на мой вопрос, почему мне нельзя поехать с ним. — Он всегда говорил, что отдаст богу душу на Рождество. Боюсь, он не ошибался. Как истовый католик, он отказался от госпитализации и просто ждёт блаженного слияния. По земным меркам, он ещё молод. Но прожитые годы каждый наполняет собственным смыслом. Жизнь Алексиса была наполнена богом от первого дня и будет наполнена до последнего. Я не имею права вмешиваться. Всё, что я могу, это исполнить его последнюю просьбу и приехать, чтобы попрощаться.
Я тоже не хотела перечить решению мужа. Он стремился оградить меня от скорбных мыслей в столь светлый праздник. Мыслей, которых не избежит сам. И мне не оставалось ничего другого, кроме как отпустить его к другу, а нынешняя вечеринка должна была стать нам всем своего рода заменой настоящему Рождеству. Андрис и прежде уезжал на концерты один, но обычно возвращался в ту же ночь или на следующий день. Сейчас он ехал на неопределённый срок, и мне по-своему было тоскливо расставаться с ним.
Чтобы отвлечься, мы много говорили друг с другом в тот вечер. Андрис спрашивал, как идут дела с моим новым романом.
— Честно сказать, неважно, — ответила я, нисколько не кривя душой. — Знаешь, мне сейчас стало казаться, что я перебрала все сюжеты. А раньше казалось, что они никогда не закончатся. Я смогу придумывать бесконечно. Но я ошибалась. Что-то мне теперь видится глупым, что-то — чересчур надуманным. А хочется писать только настоящее.
— Что для тебя настоящее?
— Разумеется, то, во что я сама искренне верю.
— Например?
Я призадумалась.
Андрис каким-то непостижимым образом всегда умел быть проницательным и деликатным в разговоре со мной. Вместе с тем он порой ставил меня в тупик, а я сердилась, что не могу так же виртуозно манипулировать словами вслух, как делаю это в книгах. Однако живые диалоги делали для меня много больше: не только запутывали и огорошивали, но и проясняли мне важные вещи.
Год назад, когда мы познакомились с Андрисом во время органного концерта, я также проходила через творческий кризис. Но наша взаимная любовь и ни на что непохожая дружба привели к тому, что я одним махом всего за месяц дописала роман, который валялся у меня незаконченным долгое время, потому что я словно потеряла связь со своими героями, не понимала уже, кто они и к чему придут. Они заварили кашу, точнее — я её заварила, а достойно расхлебать не смогла.
Законченное же произведение стало практически сразу бестселлером. Я отдала ему, вложила в него всё, что выстрадала за всю жизнь.
Пестов оборвал мой телефон сначала с восторженными криками, а теперь уже просто с криками, потому что с тех пор я не написала ни строчки. Сергей умолял написать сиквел или дать хоть что-нибудь, что можно удачно «воткнуть», как он выражался, под бурную струю читательского интереса, пока та не стихла окончательно. Но питать эти струи мне было нечем. Я сама будто высохла и умерла как писатель.
— Я верю в любовь, Андрис, — сказала я. — Верю непорочно, но с каждым годом она для меня становится чуточку дальше — возвышаясь и удаляясь куда-то ввысь от земного. Будто лишь бог знает, какая она в самом деле и что собой представляет, а я — не знаю совсем.
— Так и должно быть, — уверенно кивнул Андрис.
— Ты думаешь?
— Конечно, — он снова кивнул. — Природу любви так же тяжело объяснить, как природу бога. Да, существует огромное количество разных версий. И некоторые из них весьма экзотические. Лично я полагаю, любая версия имеет право на жизнь, при этом все они несовершенны. Но, чтобы их объединить, потребуется узнать абсолютно всё. А это, как известно, невозможно. Но, вообще-то, и не нужно. Достаточно смотреть на это так: если и любовь, и бог одинаково необъяснимы и разнообразны, быть может, они являют собой одно и то же?
— Бог и есть любовь?.. — переспросила я с сомнением.
— Скорее любовь и бог просто неотделимы.
— Тогда как о ней можно писать? — совсем расстроилась я.
— Как угодно. В том-то и фокус, что написать ты можешь о любви, как чувствуешь сама.
— А не будет ли это богохульством? — улыбнулась я.
— Конечно, нет, — Андрис мягко обнял меня и поцеловал в макушку. — Ведь ты сама — ангел.
Одно его присутствие рядом действовало умиротворяющее, а слова поддержки наполняли вдохновением. Только ради Андриса я готова была вновь сесть за текст, чтобы доказать и ему, и себе, что я всё ещё на что-то гожусь, помимо украшения ёлки и траты денег, которые теперь почти не зарабатывала. Если бы могла, я бы вместила в свои книги всю ту нежность, что получала от Андриса, его мудрость, его спокойствие и здравомыслие. Его ощущение абсолютной любви, которую он выражал через музыку, мне хотелось бы выразить словом.
Однако Андрис повторял вновь и вновь, что лишь сама музыка — и есть вершина чувственного выражения. Я могла довольно подробно описать устройство органа и то, как Андрис, уплыв в бесконечность духа, касается клавиш мануалов, уходящих один за другим вверх искусной террасой подобно садам Семирамиды. Как ноги его плавно утапливают большие широкие педали, и трубы, подчиняясь его движениям, звучат на все голоса — от самых низких, почти утробных, драматических, до высочайших, поющих жалостливо и возвышенно. Но ничто из этого не будоражило моё воображение настолько, чтобы создать целостный сюжет — музыкальный и влюблённый, пронизанный истинным чувством. У меня попросту не было сюжета.
— Отпусти себя, — сказал Андрис, вороша мои волосы и глядя в камин.
Тот, будто древний очаг, пусть искусственный, с ненастоящим пламенем, всё-таки согревал и не только нас, сидящих на полу, но и наших библейских героев, которые будто ещё не знают, что пройдёт целых две тысячи лет, а их по-прежнему будут вспоминать и обогревать огнём любви.
— Отпусти себя и не тревожься, — повторил Андрис. — Если снова позвонит Сергей, пока не бери трубку. У тебя есть право хранить молчание не только на суде. В любой момент ты вправе ненадолго замолчать без объяснения причин. Мы все живые. И что-то приходит к нам само, что-то мы привлекаем. Но иногда надо прекратить гонку. В конце концов, у твоего издателя есть отличная книга, которая хорошо продаётся. А его жажда заработать как можно больше может всех довести до нервного срыва. Для начала верни себе сон, Илзе. Вдохновению тоже нужны
